предсказание на тысячелетие

Психотерапия в сумасшедшем доме планеты

Наблюдая за изменением мира вокруг себя, а также движением мыслей и проявлением эмоций внутри, я все яснее ощущаю присутствие необъяснимого, которое остается неизменным. Невозможно передать словами, что же это такое на самом деле, но я всегда абсолютно уверен в том, что это всегда одно и то же незримое присутствие; что если оно проявляется, то одновременно везде и нигде. Я могу сказать наверняка, что ничего из того, о чем я думаю и что я ощущаю, не имеет к нему никакого отношения; и, наконец, что временами оно настолько неуловимо, что кажется, будто не существует, а иногда настолько живо, что его присутствие трудно переносить.

Я помню, как впервые столкнулся с ощущением присутствия, будучи еще ребенком. Потеря контакта с незримым проходила постепенно и именовалась взрослением. Чувственно я воспринимал этот процесс как обнесение стеной. Громоздясь один на другом, пинк-флойдовские кирпичи постепенно преградили свободный доступ к тому не могущему быть названным безобидному чуду, благодаря которому ребенок лишь и ощущал себя живым. Меня учили прислушиваться к голосу разума и, не доверяя предчувствиям, обуздывать эмоции. Короче говоря, мне давали уроки общепринятого поведения взрослых. Испытывая мучения, я учился жить в мире, где красота и искусство сохранения жизнерадостности опускались все ниже и ниже в списке наиболее насущных проблем жизни. Меня учили ремеслу выживания в обществе, где превыше всего ценились машины, деньги, поддержание любой ценой своего реноме и манипулирование другими. Я вошел в этот мир как космонавт в открытый космос, и мне казалось, будто меня вышвырнули на задворки словно ненужную, уже отслужившую свой век вещь.

А когда переносить все это стало уж совсем не по силам, я оказался на грани нервного срыва. Существовали лишь две альтернативы: осознать, что я теряю себя, либо, махнув на все рукой, потерять себя совсем.

Как же поведать вам о повторном путешествии в глубь самого себя, не испортив впечатления о нем и не лишив его блеска словами, суждениями и полемикой?

Если мне удастся сквозь пелену этих слов донести до вас хоть толику сути данного феномена, возможно, мы разделим вместе ту великую тайну, называемую медитацией. Я не стану изъясняться словами, я воспою ее, изображу в движениях танца. Мы сожмем медитацию в объятия, промолчим ее. Свой смех мы выразим в наших сутрах" Я бы предпочел не пользоваться словами, но это, что ни говори, книга, а на дворе сейчас Кали-юга — век, прибегающий к наименее адекватным средствам выражения глубочайших истин.

Ну, что ж, побредем, спотыкаясь, сквозь сумрак напечатанного.

Хотя я не знаю, кто я, медитация зачастую позволяет мне увидеть, каков я со стороны.

Путем постижения всех этих как моей радости, тоски, любви и ненависти, я, будто находясь в отдалении, созерцаю броуновское движение своих чувств. Медитация помогает мне следить за ходом своих мыслей и эмоциональными порывами. Я становлюсь скорее сторонним наблюдателем, нежели лицом, испытывающим боль, подавленность или колебания. Посредством медитации я обрел способность докопаться до коренной причины всех своих несчастий — страха перед переменами, за которым скрывался всеподавляющий страх смерти. Медитация помогла мне вникнуть в суть механики генерирования страха и несчастий.

Суфисты, прибегая к метафоре, нашли удачный предмет для отождествления. Беда не приходит к нам сама, — мы подсознательно выискиваем ее и цепляемся мертвой хваткой, словно за столб. И чем крепче мы сжимаем его, тем громче вопим: О, если бы мы только могли избавиться от этих горестей и страданий!

Такое непонимание и есть наш удел. Американский мистик Ади да Сантоша однажды удачно подметил, что мы сами создаем свои беды и несчастья. Не существует преисподней, — это мы ее создали.

Мы также создаем и свою предсказуемость. Именно мы, благодаря своей невероятной предсказуемости, и заставляем пророчества сбываться. Ограниченные рамками циклов времени и бессознательного поведения, мы вновь и вновь повторяем поступки, которые предоставляют провидцам возможность узреть нас марширующими в сторону светопреставления.

Для успешного прохождения перекрестка времени, на котором мы сейчас и находимся, необходим духовный мятеж, который мог бы помешать нам в сотворении апокалипсической судьбы во всех ее измерениях. Последние годы XX века требуют, чтобы люди, отойдя от самих себя на некоторое расстояние, взглянули бы со стороны на свое житье-бытье. Возникла необходимость глобального осознания того вопиющего факта, что с момента появления на свет нас программируют на восприятие концепций, которые в корне противоречат данному нам от природы внутреннему пониманию жизни. Лишь тогда можно будет разорвать порочный круг предсказуемости и страданий, когда наберется достаточно людей, готовых восстать против древних порядков. Придерживаясь оптимистической точки зрения, я полагаю, что с началом нового тысячелетия никаких надежных прогнозов на будущее делать будет уже невозможно, ибо человечество справится с этой задачей.

Мятежные духом, безусловно, окажутся в меньшинстве. Большинство из нас чувствует себя морально обязанным избегать болезненного признания в том, что мы на самом деле обожаем наши несчастья и крепко прижимаем их метафорический столб к груди, продолжая тем временем слезно молить о наступлении нового века. В последнем десятилетии XX века миллиарды человеческих существ обнаружат, что страх и страдания — единственные из познанных ими ощущений. Не в пример большинству людей, мятежные духом разобьют оковы нравственной муштры и заложат основы нового общества, воздвигнутого на обломках старого мира.

Мятежные духом не станут раболепствовать перед кумирами ныне исповедуемых мировоззрений; они настолько полнокровно будут жить этой жизнью, что рай будет существовать в них самих, а не где-то там, в загробном мире. Бунтари избавятся от опеки своего тюремщика — недреманного ока, именуемого Богом. Они разорвут путы национальной принадлежности и превратятся в граждан Вселенной.

Медитация — способ избавиться от всех иллюзий, опутывающих нас цепями рабства. Медитация — единственная надежда планеты свернуть с гибельного курса, который, как предсказывало множество провидцев на протяжении столетий, неминуемо приведет нас к катастрофе. И если мы не хотим сорваться к началу тысячелетия в пропасть, к краю которой нас со слепым упорством подводит любое непонимание и искажение истины, мы должны будем избавиться от этих пагубных недостатков.

Вот почему к появлению нового племени homo novus — людей совершенно не нашего круга — все относятся с подозрительностью и опаской. Эти люди не подвластны контролю священнослужителей и политиков. Они не возносят молитвы о ниспослании счастья, они, уже счастливы. И в самой гуще этого самоубийственного мира сам их образ жизни наглядно демонстрирует обществу, как нужно перебороть это несознательное желание смерти.

Мятежные духом — душа и сердце нового Золотого века. А медитация — их новая наука.

Мое путешествие в мир медитации и душевного бунта началось с ужасного ощущения, которое я испытал в семилетнем возрасте после переезда на новое местожительство и поступления в новую школу.

Учась во втором классе, я влюбился в одну маленькую девочку, сидевшую со мной за одной партой. Когда ее пересадили на другое место, я был убит горем. Наша учительница, подобно множеству известных мне тогда (да и теперь) взрослых, любила прятать свои страхи за фасадом власти. Она казалась мне такой же большой, как и ее страх, когда потребовала ответить, что со мной происходит. Ответил я не словами, а обидой, — уткнувшись лицом в ладони и зарыдав. Мое открытое выражение чувств мгновенно вызвало со стороны как одноклассников, так и педагога волну враждебности и презрительных насмешек. Через неделю после этого события со мной обошлись с той неприязнью и отвращением, которых достойна какая-нибудь никчемная тварь.

Во время имитировавшей ракетно-ядерный удар учебной воздушной тревоги, — характерной для времен, наступивших после Карибского кризиса, — пробираясь в потемках на ощупь к тому месту, где должен был нырнуть в укрытие, я случайно налетел на самого здорового мальчишку в нашем классе. Тот немедленно отреагировал, нанеся мне сильный удар кулаком в живот. Скорчившись от жуткой боли, я сквозь слезы спросил его, зачем он это сделал. Будучи еще ребенком и не имея опыта взрослых в сокрытии под маской лицемерия своих чувств, мой обидчик был просто ошарашен вопросом по существу.

Не знаю?! — ответил он, смущенно моргая глазами. —Мне так папа говорил. Если тебя бьют, надо давать сдачи.

Это был мой первый жестокий урок программирования.

Дальше пошло еще хуже. Вместе с оравой мальчишек он стал прогонять меня каждую перемену со школьного двора, преследуя и не давая покоя. Спасая от града камней и пинков свою маленькую задницу, я был вынужден скрываться в ближайшей траншее ливневой канализации. Сжавшись там в комок, я должен был, взглянув в лицо действительности, признать, что люди вовсе не такие уж любящие и благоразумные существа, какими пытаются прикидываться. Дети, позабыв обо мне, обычно возвращались к качелям, однако я так никогда и не смог забыть эту душераздирающую правду. Душераздирающую, — поскольку она разделила меня с людьми, заставила осознать, что я одинок. Но нет худа без добра. Горький опыт позволил вкусить и его сладкий плод. Съежившись в канаве, уткнув подбородок в колкую траву, глядя широко открытыми и полными слез глазами на танцующие стаи облаков в безмолвном небе, я начинал понимать, что Природа-мать не отвергает и не может отвергать меня. Она была больше чем другом, она была возлюбленной. И, по мере того как я все яснее ощущал свое одиночество, Природа разделяла его со мной.

После этого я уже не мог испытывать страх перед Природой; я видел в ней лишь простодушие и невинность. Природные бедствия и катаклизмы не несут на себе печати осуждения. Это лишь бессердечные, раздираемые внутренними противоречиями человеческие существа так судят о них. В царствах животных и растений существуют жизнь, смерть, насилие и умиротворенность. В отличие от человека флора и фауна не судят и не раздираются внутренними противоречиями. Розовый куст никогда не станет сравнивать себя с лотосом и из-за того накладывать на себя руки. Фактически ни одно животное, за исключением человека, не кончает жизнь самоубийством и не избивает без разбора себе подобных. Мы же, сравнивая, ввергаем свои умы и сердца в сумятицу разногласий. Разногласия проецируются на все наши взаимоотношения с другими людьми и самой планетой. Углубляя пропасть, разделяющую нас с собратьями по роду человеческому и с Землей-матушкой, мы создаем условия, которые способствуют приближению нашей смерти, как личной, так и глобальной.

Проникновение в глубь своего личного апокалипсиса не позволяло мне с готовностью принять все те способы, посредством коих люди заглушают в себе зов природы и с необузданной алчностью разрушают окружающую среду. Формировавшееся во мне новое хрупкое сознание тогда еще не умело говорить. Позднее, разглядывая все это сквозь призму прошедших лет, я понял, что именно тогда связал себя обязательством, которое постоянно саботировало мои усилия воспринимать жизнь такой, какой ее изображают и приемлют. Вот почему я так и не преуспел на оперном поприще и никогда не соответствовал тем планам и надеждам, которые со мной связывались.

Так или иначе, но своим детским рассудком я понял, что по-настоящему естественная и одухотворенная личность должна быть безмолвна как это небо, игрива как стайки облаков и насыщена благоуханием мудрости как та трава, на которой покоился мой подбородок. Нормальное человеческое существо как трава не способно навязывать свой аромат другим, ибо в противном случае оно просто лишилось бы своего запаха.

И в напряжении этого момента обескураживающей отверженности природа показала мне, как по запаху различать подлинных представителей рода homo novus. Эти цветы, распустившиеся на навозной куче человечества, должны обладать безмолвием Природы и невозмутимостью перед лицом ее двух полярных составляющих — разрушительной и созидательной. Я бы смог распознать этих представителей нового рода человеческого по их извечному смеху и беспричинной радости, по искоркам второго, сознательно воспринятого детства, сверкающим в их глазах. Я бы узнал их в тех, чье молчаливое присутствие и пристальный взгляд никогда не смогут нарушить ни слава и ни бесчестье, ни богатство и ни бедность, ни жизнь и ни смерть. Внутренне сохраняя чувство блаженства, они должны оставаться равнодушными ко всем капризам жизни и попыткам тех, кто находится за пределами мира безмолвия, нарушить или потревожить их покой. Homo novus должны быть счастливы повсюду, даже в самой загаженной тюремной камере. И в тех редких случаях, когда печаль постучится в их дверь, они скорей должны зорко следить за ней до той поры, когда она не сгинет, нежели предаваться ей.

Я провел последние шестнадцать лет своей жизни в путешествиях, исколесив весь большой свет в поисках таких мужчин и женщин. И я нашел их. Для меня они являются тем мерилом, по которому я сужу о нашей с вами ненормальности. Они также в своей неповторимой манере доказали мне, что медитация — наука о самосозерцании — является единственным медицинским средством излечить нас от безумия и открыть нам дорогу в будущее.

Я не очень-то надеюсь, что вы сразу поверите мне, да и не прошу об этом. По правде говоря, без самостоятельного глубокого и объективного исследования всего того, что мною говорится, не имеет смысла ни принимать на веру, ни развенчивать утверждаемое.

Я вполне удовлетворен протеканием своего собственного процесса прозрения. Я уже имел удовольствие познакомиться с несколькими представителями рода homo novus, благоухание которых есть медитация.

Слова медитация и медицина имеют один и тот же древний корень. Одно из них связано с лечением тела, а другое — с исцелением души. Если взглянуть на данный вопрос под более восточным углом, то выяснится, что слова медитация и механика также связаны корневым родством. Если вы научитесь следить за всем своим эмоционально-мыслительным аппаратом, избегая попадания в его скрежещущие узлы, если вы сможете смотреть на него глазами хладнокровного и наблюдательного механика, — вы легко затем найдете способ управлять своим двигателем. А он, вместо того чтобы барахлить и вызывать постоянное беспокойство, станет помощником в вашей поездке по дороге жизни.

Я могу только благодарить апокалипсис медитации за то, что он погубил мою карьеру в качестве оперного певца. За девять месяцев до того, как у меня произошел нервный срыв, я начал интересоваться медитацией как способом снятия стресса и освежения телесного духа. Вскоре, однако, я выяснил, что медитация являлась чем-то большим, нежели просто упражнением для развития позитивного мышления или творческих способностей с целью поправки здоровья, а также преуспеяния на любовном фронте и финансовой ниве. Ежедневное слежение в течение двадцати минут за своим дыханием переключило регулятор фокусировки организма из положения наружу в положение внутрь. Такое переключение не просто снизило частоту сердцебиения и предотвратило скачок кровяного давления у высокомобильного профессионала, коим я стал. Оно вызвало у меня воспоминание о том неувядающем времени детства, когда нет рядом никого, кто бы мог слушать шум падающего дерева, видеть распускающиеся цветы и разделить с тобой нахлынувший поток чувств. Фиксируя очевидные свидетельства непрекращающегося движения жизни, я открыл для себя удовольствие созерцания парадоксов.

Я вновь обнаружил, что существуют мгновения, когда жизнь становится поэтичной.

Я ощущаю, как корни безмолвия в том месте, где я недвижимо застываю, мягко и беззвучно проникают в почву. А глубокая тишина, плещущаяся в небесах, выделывает курбеты перед моими смеженными веками.

Медитация преступила к разглаживанию морщин на моей внешности. После нескольких месяцев занятий простыми дыхательными упражнениями по системе дзэн я уже не мог понять, почему доставляющая такое удовольствие и вдыхающая новую жизнь терапия до сих пор не нашла широкого применения в мире. Затем наступил момент, когда новое восприятие, проникнув в глубь моего подсознания, испепеляющим светом пролилось на все укоренившиеся там заблуждения.

Это может произойти в любой момент, в особенности если вы следите за своим дыханием, сохраняете неподвижность и ждете. Что-то нажимает на кнопку выключения реальности бытия, и экран, на котором демонстрируется дневной сериал вашего персонального ида, гаснет. Пустота заполняет вакуум и, вихляя, просачивается сквозь шумовые трещины, на какое-то время образовавшиеся в вашем сознании. Это и есть откровение истины, взламывающее запоры темницы, в которую была упрятана истина. Откровение, орудуя аки тать в нощи, молчком и украдкой, незримой волной подтачивает утес, на котором покоится твердокаменное это.

На какой-то миг, оказавшись без охраны, я превращаюсь в абстракцию. И, хотя страж мгновений — личность — сию же секунду возвращается на свой пост, я не могу полностью избавиться от впечатления пребывания в пустоте и безбрежном море тишины.

Для меня это было и остается пределом медитации. Это в равной степени и блаженство и смерть. Самосозерцательные приемы медитации убедили меня в том, что мои мысли были моими не более, чем ветер, проносящийся сквозь пустые мечты.

При первом же глубоком погружении в самосозерцание ко мне пришло осознание того факта, что этот Джон Хог представлял собой вымышленного героя романа, написанного целым коллективом соавторов, в число -которых я не входил. Имя, религия, гражданство и в конечном счете личность использовались как кирпичи для постройки узилища для аутентичного существа, произведенного на свет моими родителями. Первые кирпичи для клеймения изготавливались из мягкой необожженной глины, и ребенку их разрушить не составляло особого труда. Однако в возрастном интервале от семи до четырнадцати лет кирпичи, затвердев, превратились в неподатливый камень. Оставаясь живым существом, я стал мемориальной статуей самому себе. Мальчик хватал эти каменные ярлыки с такой же жадностью, с какой ловил материнскую грудь. А что еще ему оставалось делать? Этому ребенку нужны были взрослые, а взрослые считали своим долгом вышколить его в соответствии с требованиями мира лжи и ограничений. Бессловесное дитя трансформировалось в легковерного юношу, который внимал речам ученых лицемеров общества — священнослужителей с необузданной фантазией, — которые, если не считать своего же оглушительного рева, никогда не сталкивались с тем, чему учили — богами, небесами и преисподними.

Юноша дорос до заключенного в эмоциональную и психологическую тюрьму молодого человека. В возрасте двадцати одного года, вкусив прелесть медитационного избавления от бремени личностной принадлежности, Джон осознал, что его будда превратился в рудимент. Просветленный был понижен в звании до некогда просветленного. Страх стал его постельной подружкой, а самоограничение — постельным бельем.

Как и любой медикамент, медитация способна вызывать чувство горечи. Первоначально она может вызвать боль даже более мучительную, нежели сама болезнь. Больные раком зачастую стараются избегать тех единственных методов лечения, которые могли бы привести к положительному результату. Однако если они все-таки решают бороться за жизнь, то рискуют прибегать к болезненной химиотерапии или облучению.

Оставив мысль о карьере оперного певца, я решил рисковать. Я начал задавать те детские вопросы, на которые взрослые предпочитают не давать ответа. А вопросы были по существу. Почему я несчастлив? Почему я боюсь? Кто я?

Поначалу я испытывал обычный для нашего времени набор медитаций, повышающих психическую энергию. После четырехгодичной практики я мог видеть ауру, читать мысли и т.п. И тем не менее основные условности моего существа оставались скрытыми. Путешествуя в астральном мире, я испытал множество восхитительных ощущений, но они ни на йоту не подвинули меня к осознанию того, кто открывает и закрывает путь в астральные сферы. Кто видит ауру? Кто в действительности раскупоривает чакры? Кто читает мысли? Кто является той загадкой, которую иногда с такой точностью предсказывает будущее?

Смотрю ли я на чашку кофе или впиваюсь взглядом в свои прошлые и будущие жизни, каким образом любое из этих ощущений может быть моим? И кто, в конце концов, является наблюдателем?

Чувства неудовлетворенности и досады заставили меня бросить игру в астральные прятки и обратиться к таким классическим способам восточной медитации, как йога и випассана — молчаливому созерцанию своих мыслей и эмоций как таковых. Я также имел опыт непосредственного ознакомления с радикально новыми методами восточной медитации, которые на Западе будут распространены в следующем столетии.

Основываясь на личных впечатлениях, могу сказать, что большая часть тех, с кем мне лично пришлось столкнуться за последнее десятилетие, представляла собой законченных шарлатанов, и лишь горсточка — подлинных мастеров своего дела. Перечисление всех этих духовных изысканий, методов медитационной терапии и наставников, не являясь предметом данного труда, заняло бы слишком много места. Подробный отчет на данную тему будет помещен в одной из моих следующих книг.

Здесь же я хотел бы коснуться лишь нескольких кардинально новых идей относительно медитации, возникших во второй половине XX века. Например, если вы посетите город Пуна, расположенный в сотне километров от подобного гигантскому муравейнику Бомбея, то найдете самый поразительный тому пример. Город — древнейший центр тантризма и родина одного из самых выдающихся мистиков 20-го столетия Мехера Баба — приютил у себя ашрам (медитативный лагерь), именуемый в настоящее время Международной коммуной Ошо.

Там вы увидите, как последователи покойного мистика, исполняя заветы своего гуру, организовали клуб медитации, где происходит формирование нового человека. Прибежище площадью восемнадцать гектаров с покрытым пышной растительностью садом, со строениями и пирамидами, облицованными черным гранитом и мрамором, причудливо контрастирует с соседствующими нищетой и убожеством суматошного города третьего мира.

Многое изменилось здесь с тех пор, как я впервые в 1980 году вошел в ворота коммуны, именовавшейся тогда Пунским ашрамом прославившегося своей сексуальной направленностью гуру Бхагавана Шри Раджниша. Я провел здесь два года, прежде чем на более длительное время поселиться на ранчо Ошо в Орегоне. Эксперимент в Раджнишпураме предоставил мне возможность участвовать в социальном моделировании образа жизни будущего, тогда как Пунский ашрам позволил мне ощутить вкус жизни на дальних рубежах человеческих возможностей.

В книге Нострадамус и миллениум я исследовал пророчества великого француза, касавшиеся ослабления товарищеских связей между движениями психиатров и медитаторов, получившими в последние пятьдесят лет название Движения за реализацию человеческих возможностей. Нострадамус видел в этом движении источник грядущей духовной революции, и решил выяснить, в чем заключается его суть. Когда же мне это удалось, то, честно говоря, я был просто потрясен. До того момента, как ваш покорный слуга начал знакомиться с этими движениями целителей, он никогда бы не подумал, что вскрикивания, битье подушками или открытое обсуждение моей сексуальности в медитативной группе могут стать началом истинного духовного пути. Об этом ашраме я знал только, что там практикуют медитативную технику, с помощью которой добиваются максимально возможного катарсиса. Сначала этот способ именовался хаотической медитацией, а затем, сменив название, стал зваться динамической медитацией. Я собирался сам выяснить, что же это на самом деле.

Ошо прославился в медитационных кругах своим полемическим утверждением о том, что мы — современные люди, и в особенности наша западная разновидность — представляем собой наиболее нервных и беспокойных человеческих существ, из всех когда-либо живших на планете. Прибегнув к достаточно строгим дисциплинарным мерам, мы могли бы угомонить наши тела, но обуздать свои души у нас не хватит способностей. Ви-пассана, йога и еще 112 способов медитации Востока разработаны для более бесхитростных людей, живших в более непорочные и менее сложные времена.

Прежде чем безмолвно застыть в сидячем положении, необходимо творчески и надежно выразить весь скрываемый под современной маской счастливого лица накопленный стресс, подавленность и гнев. Ошо утверждал, что владеет медитативной техникой, которая при практиковании ее всем человечеством ежеутренне могла бы использоваться в качестве клапана выпуска наших отрицательных эмоций. Например, для всего коллективно сдерживаемого гнева, который периодически самоизливается в форме глобальной вакханалии взаимного истребления, тенденции называемой мною стремлением к эмоциональной разрядке.

Весь процесс медитации, разделенный на пять фаз, сопровождается записанной на магнитофонную пленку музыкой, специально сочиненной для этих упражнений современным композитором Дейтером. В ходе первой части, продолжающейся десять минут, вы глубоко и часто дышите носом. Предполагается, что при этом происходит концентрация энергии, которая поможет вам высвободить пламя сдерживаемых чувств. Затем, по удару гонга, музыка, изменившись, обрушивается на вас в виде бушующих звуковых волн. В следующие десять минут вы должны испытать катарсис, эмоциональную разрядку — смеяться, злиться, ощущать страх, проявлять ярость, безумствовать, — какие бы чувства ни возникли. Вам следует все выразить в танце, дрожи, прокричать и спеть это, но при одном условии: никоим образом не потревожив всех остальных сидящих в зале. Третий удар гонга возвещает о переходе к неистовым прыжкам на месте. Вы прекращаете бурное выражение эмоций и, подняв распрямленные руки над головой, начинаете подпрыгивать в такт пульсирующим звукам синтезатора и барабанов. Касаясь каждый раз ступнями пола, следует, что есть духу, издавать вопль Ха! так, словно это решает вопрос жизни и смерти. Данная методика погружения в созерцательное состояние, широко практикуемая в суфийских братствах, специально разработана для оттока энергии от эрогенных центров и распределения ее в остальных частях вашего тела.

В момент последнего касания подошвами пола и выкрика Ха! раздается заранее записанная на магнитофон команда Ошо Стоп!, словно ударом молнии обрывающая музыку. На пятнадцать минут вы как статуя застываете на месте и вглядываетесь в себя. Заключительные пятнадцать минут посвящаются танцам и веселью.

Первые три фазы сознательно рассчитаны на то, чтобы довести вас до полного изнеможения. В этом отношении техника Ошо полностью соответствует методике Георгия Ивановича Гур-джиева и способам, применяемым школами медитации Центральной Азии. Предполагается, что в теле человека энергия распределяется в виде ряда последовательно залегающих слоев — многовитковой обмотки, если угодно, — которые, прежде чем наступит настоящая медитация, должны быть последовательно выработаны. И чем полнее ваше изнеможение, тем глубже проникновение внутрь своего существа.

Многие мистики настоящего и прошлого утверждают, что действительное путешествие в мир души может начаться лишь после достижения критического состояния. Состояние крайней необходимости — вот без чего нельзя обойтись. Тотальная мобилизация — вот абсолютный мандат. Лишь когда проникновение в себя становится вопросом жизни и смерти, только тогда, доведя напрягающие усилия до точки разрыва, можно перейти в состояние глубокой релаксации.

При динамической медитации в ходе первых трех фаз осуществляется перевод вас в состояние бесстрастного свидетеля, которое является необходимым условием окончательной готовности к самосозерцанию. Учащенное дыхание активизирует заглушение чувства, а наступающее затем состояние эмоционального взрыва вызывает духовную рвоту. Прыжки на месте, почти полностью изнуряя вас, доводят организм до предела его биологической выносливости, после чего вы способны резко изменить свое состояние, оказавшись в положении пересекшего финишную ленточку медитативного, так сказать, бегуна в высоту.

В моем понимании медитативные техники служат для расслабления человека до такой степени, когда он способен все воспринимать с позиций абсолютно нейтрального свидетеля. Сами по себе данные техники, тем не менее, подлинной медитацией не являются, равно как не являются ею и все так называемые духовные ощущения, испытываемые в момент тишины и покоя. Медитация не может быть инструментом для обретения чего-то, хотя сам процесс медитации, по всей видимости, требует специальных приготовлений. Достижению состояния глубокой медитации способствует молчаливое созерцание, полное раскрепощение и безучастное ожидание погружения в него. Необходимо абсолютное расслабление и ожидание без всякой цели и надежды, ибо цель и надежда здесь усугубляет скованность.

Вспоминается 1980 год, когда я получил первое представление о динамической медитации. И этого оказалось достаточно, чтобы разбудить вулкан ярости и страха, до той поры дремавший за фасадом моей одухотворенности. Ночь накануне моего первого очного знакомства с. медитацией стала самой кошмарной в моей жизни. Я постиг квинтэссенцию жуткого пророчества святого Иоанна, скрывавшуюся между леденящих душу строк о людях, пытающихся укрыться под камнями и горами, дабы избежать встречи с откровением истины. Мгновения ночи тянулись мучительно долго, вызывая ощущения послойного шелушения кожи от сильного загара. Я ерзал с боку на бок и метался во сне, ежеминутно просыпаясь и вскидывая голову. В конце концов, вскочив с постели, я бросился в ванную, где в зеркале увидел опухшее лицо со щелочками глаз человека, оглушенного собственным страхом.

Я словно приклеился к полу. Я не мог двинуться назад и не испытывал желания двинуться вперед, к тому тайному, что сделал бы явным медитативный катарсис. Корчась в лихорадке тропической ночи под влажным от пота покрывалом, я проклинал на чем свет стоит себя, Ошо, медитацию и всех мистиков, которые тревожат человеческий сон.

Я чувствовал, что если зайду слишком далеко с этим экспериментом по медитации, то дойду до такого состояния, когда уже больше не смогу вновь погрузиться в этот глубокий сон. Признаюсь вам, читатель, что после испытания той ночи я вижу страх обнажения истины в каждом из нас, ибо мы не хотим просыпаться. Мы отвергаем счастье, не желаем подлинной свободы, поскольку для достижения их должны вступить в борьбу со всем тем фальшивым и приковывающим к месту, что в нас находится. Быть медитатором — значит стать матерью, дающей жизнь нашему собственному внутреннему ребенку. Учитель и медитативная техника — акушер и повивальная бабка. Они могут помочь вам, поддержать руку и подсказать, что следует делать, но родовые муки вам придется испытывать в одиночку. Никто так, как вы сами, не сможет ощутить начавшиеся схватки.

Притащившись все же в 6 часов утра на сеанс медитации, я кое-как умудрился затолкать себя под широкий куполообразный навес, где тотчас смешался с огромной толпой таких же нетвердо держащихся на ногах медитаторов. Шлепая босыми ногами по холодному каменному полу, мы то и дело сталкивались лбами, закрывая обзор и мешая друг другу. Всех заставил собраться с силами первый удар гонга, возвестивший о том, что через несколько мгновений тишину утреннего воздуха разорвет апокалипсическая музыка Дейтера.

Со звуком гонга шнур, стягивавший корсет моего заглушаемого страха, дал слабину, и моя моделированная личность растворилась в предрассветной мгле.

К концу третьей стадии динамики если у меня и оставались какие-то честолюбивые устремления в отношении нирваны, то подпрыгивание и выкрики Ха! низвели их до единственного желания расслабиться. Когда записанный на магнитофонную ленту Стоп! прорезал пропитанный потом воздух, я, рухнув, замер в оцепенении на холодном полу. На пятнадцать минут я превратился в саму неподвижность, парящую на волнах судорожного заглатывания ртом воздуха, — чересчур уставшую, чтобы мыслить, и слишком опустошенную эмоциональной разгрузкой, чтобы бояться.

Ну, что я вам могу сказать о той лежавшей на цементном полу бесформенной массе, которая именуется Джоном Хогом? Какими эпитетами мне следует сопроводить то ощущение все ниже, ниже и ниже... и все глубже, глубже и глубже..., которые он испытывал в эти минуты?

Свободное, поскольку ничем не загромождено.

Безмолвное, поскольку нет предела его глубине.

Нет у него дна, глубину которого мерить.

Нет у него и поверхности, от которой измерять.

Оно глядит без глаз и умирает без смерти.

Облако мрака, которому я отдал себя дождем,

Низвергающимся ливнями грусти.

До тех пор, пока существует пылающее небо радости.

Нежная мелодия флейты, возвестившая о начале заключительной стадии динамической медитации, принесла мне первое ощущение этого внутреннего неба. Доведенные до полного истощения конечности сделали попытку движения, судорожно дернувшись, будто в предсмертных конвульсиях. Ласкающая музыка, вытягивая движения из тихой заводи моей смертельной усталости, в конце концов, заставила подняться мою словно налитую свинцом голову. В ту же секунду меня поглотил взрыв белого света, бодрящего как ледяной горный поток. Заключив в свои объятия, свет поднял меня на ноги, и там, где мгновение назад ничком лежал изможденный человек, возник пляшущий дуралей.

Огонь жизни лробежал по моим жилам, расцветив мрак мириадами пылающих облаков. Танцевать означало прикасаться взглядом к золоту и омывать взором весь мир. С последними звуками праздничной музыки лучи восходящего солнца смешались с криками птиц, прорезали листву, окружающий навес тропической растительности, и я отдался созерцанию голубого небесного простора.

Теперь, когда мировая скорбь льет слезы из моих глаз, они являются не только источником мучительных надежд и желаний, но и представляют собой осознание возможности существования здравого смысла. Человеческие существа страдают оттого, что не могут вернуться в непорочное животное состояние. Я — один из тех, кто убежден, что все люди на планете страдают по причине непрерывного подбрасывания песка в шестеренки их грез. Человечество испытывает муки вследствие бесконечных помех, создаваемых появлению на свет его ребенка — homo novus, рождение которого предопределено самой природой.

Пророчества говорят о том, что время, отпущенное на рождение нового человека, уже истекает. Роды должны быть ускорены немедленным мятежом духа, восставшим против прошлого. Человечество ожидает впереди эмоциональное потрясение, душевный надлом, который при определенных обстоятельствах может вылиться и в душевный подъем. Выбор остается за нами.

Читать далее: Медитация. Древняя наука и наука будущего